Помогать с переездом Трент вызывается сам. Это выходит нечаянно: Эдди с Меган для того, чтобы перебраться на квартиру, нужна машина, но не грузовая, а просто вместительная, и "Додж" для этого подходит идеально. Трент только категорически отказывается давать кому-либо от него ключи — и в итоге оказывается назначенным водителем.
— Не то чтобы у меня были дела поинтереснее, — саркастично говорит он, когда соглашается.
Одна проблема: дел поинтереснее у него действительно нет. Он собирался укатить погонять на маунт-байке, который подзастоялся в гараже, но девица что-то напутала с бронью номера на ночь. Пришлось перенести.
К дому, где находится новая квартира Меган и Эдди, Трент подъезжает в районе обеда. Меган убегает открывать двери, он, выйдя из машины, некоторое время осматривается, приложив ладонь ко лбу козырьком. Дом — ничего такой, приличного вида, не старый. Наверное, с регулируемой арендной платой.
— Высоко вы? И грузовой лифт есть вообще? — интересуется Трент у Эдди, прежде чем открыть багажник.
С грузовым определенно будет проще, если съемная квартира Эдди выше этажа, скажем, третьего. Если на втором или, тем более, на первом, то с лифтом, наверное, не стоит и заморачиваться.
Коробки не то чтобы очень тяжелые, но августовское солнце жарит немилосердно. Трент в процессе перетаскивания успевает пропотеть, кажется, весь. Меган приносит ему стакан воды с новой кухни.
— Спасибо, — выдыхает Трент, выхлебав его в два счета.
Вода — вовремя, но мало помогает.
На следующей ходке он наконец сдается и сдергивает с себя майку. Вытирает ей пот с лица и оставляет где-то на прихожей. Он замечает, что Меган изо всех сил старается не таращиться на татуировку. Поджимает на секунду губы, но коротко объясняет:
— Шрам прикрывал, было все равно, чем. Мастеру сказал, чтоб что-то патриотичное и на свой вкус, а он, походу, был двинутый.
Он неловко проходится рукой по волосам, извиняется и побыстрее возвращается назад на улицу. Как раз около машины — пересекается с Эдди, ловит на себе уже его взгляд.
— Чего? — вопросительно поднимает он брови и подхватывает очередную коробку. — Жарко, блять, как в аду. Шевели задницей уже, схватишь солнечный удар — до госпиталя сам поползешь.
Он не шутит. Он помочь по-дружески подхватывался, а не личным водителем быть, в конце концов.

Надевать назад майку Трент не спешит и тогда, когда с переносом коробок наконец покончено. Ему все еще жарко. Он все еще взмыленный. Надо подождать, пока хотя бы обсохнет. Потом-то оденется: смущать лишний раз Меган у него нет никакого желания.
Против селфи он неожиданно ничего не имеет, даже сжимает плечо Эдди рукой, чтобы тот никуда не дернулся. Он в лишней фотографии не нуждается, но знает, что выглядит хорошо. Опять же, Меган хочет.
— У тебя есть Фейсбук? — спрашивает он, отпуская Эдди. — Найди меня, сбрось потом в личку? Или СМСкой… Лучше СМСкой.
Трент кивает, нечаянно смотрит на то, как ходит на шее у отошедшего и сглатывающего Эдди кадык, и облизывает быстро губы: мысли у него какие-то сплошь непотребные. О том, что Эдди мог бы сглатывать… кое-что поинтереснее слюны. О том, что он сам не отказался бы прижаться губами к чужой и просто прочувствовать само движение.
Последняя мысль — пиздец странная. Трент дергается и отказывается думать ее дальше. Наклоняет голову и кладет левую руку себе на загривок, отставляя локоть, прожимает пальцами мышцы, смотрит на Эдди слегка исподлобья.
Предложение звучит хорошо. Он не знает, может ли его принять.
Он хотел бы остаться. И не хотел бы. Он все равно уж как минимум чая с ними выпьет. Он не хочет навязываться. Он — отвратительная компания, и пускай он отлично знает, что Меган Эдди — никакая не девушка, он не хочет помешать им все равно. Домой к себе он тоже не хочет — буквально до отвращения. По крайней мере, один, но Эдди к нему вряд ли пойдет — в день переезда-то.
Трент не хочет оставаться один.
— Скажи честно, — мрачно говорит он. — Вам просто не хватает третьей пары рук, чтобы по максимуму распаковаться и без жертв собрать этот хитровыебанный стеллаж из ИКЕИ.
Он отводит глаза, разворачивается и, уже почти уходя в сторону кухни, добавляет:
— Пиццу чур я выбираю.
Чай они пьют недолго: Трент настаивает на том, чтобы все собрать и разобрать сначала, а пиццу и прочее — потом. Они возятся до темноты, зато пицца и пиво все сполна компенсируют.
Трент, уже снова в майке, дает Меган свою электронку, проверяет со смарта пересланное селфи. Косится на Эдди. Эдди на фото вышел очень даже, но вживую он лучше. Выразительный.
Живой.
Только ему этой живости дальше взглядов и случайных прикосновений сегодня нихуя не перепадет.
Трент ловит себя на том, что смотрит слишком долго, откладывает со стуком телефон на столик и тянется за своей банкой пива. Нормальное вроде настроение резко катится в ноль.
— Как вы будете объяснять отдельные спальни? — спрашивает он после нескольких глотков. Кажется, больше у Меган, хоть он и не уверен.
Он знает, что это грубо, но ничего не может с собой поделать.

Трента ответ Меган вполне устраивает, только странно настораживают слова. Он хмурится, глядя на нее, внезапно очень остро осознает, как близко сидит Эдди. Напрягается, думая, не отодвинуться ли, но совершенно не желая на самом деле дергаться даже на пару сантиметров в сторону. Он и не дергается, только делает еще глоток, глядя, как встает Меган.
— Спокойной ночи, — кивает он и хмурится снова. Что значит — "не шумите"? Он не собирается тут задерживаться. Доест кусок пиццы, прикончит пиво — и домой, к своему неуютному одиночеству. Он и так злоупотребил гостеприимством.
Он застывает, как есть, с банкой в руке, едва чужая ладонь ложится ему на колено.
— Ты совсем ох… — шипит Трент и замолкает, вздрагивая, пригвожденный взглядом Эдди к спинке дивана.
Трент знает, что Меган Эдди никакая не девушка, но она же не знает про них.  Эдди что, сперма в голову ударила — так откровенно разводить на секс? При ней в соседней комнате и еще даже не спящей? А если она выйдет…
Трент охает и все равно расставляет чуть шире, стискивает банку в пальцах. Смотрит на Эдди, у которого эдак по-блядски приоткрыт рот, облизывает судорожно губы, давит просящийся полустон.
Меган нормально. Меган знает. Меган догадалась. Если б не Эдди со своими пиздец ловкими руками, Трент бы сбежал. А если она расскажет? А если она узнает, что ее ублюдочного братца посадили именно они, и решит им отомстить, аутнув обоих на весь район?
Эдди ей доверяет, правда. У Эдди потрясающей красоты глаза, темно-серые, как штормовое небо — потемневшие от желания.
Трент сглатывает. Он тоже Эдди хочет ну просто пиздец как. Это — проблема похлеще догадливости Меган.
Он выдыхает:
— Пошли.
Трент поднимается, неровно ставит банку на столик около пиццы, сдергивает с себя майку второй раз за день и так и остается ее держать, а свободной рукой тянет к себе Эдди за запястье. Прикосновений через ткань уже категорически не хватает; Трент решительно направляет ладонь Эдди к себе в штаны, приобнимает его сам за пояс, пятится к двери, пытаясь не запутаться нахуй в ногах — даже с двумя это та еще задачка, оказывается.
Он не помнит, как они закрывают дверь,  не замечает кровать, пока не вреается в нее голенями и не валится, отшвыривает чертову майку, пытается как можно быстрее вытащить Эдди из одежды и себя — из джинс, устраивается удобнее на спине. Кровать большая, новая и не скрипит. Это отлично.
Трент сгибает колени и тянет шею — посмотреть на Эдди.
— Не тормози, блять, ну, — тяжело выдыхает он.
Он уже готов все сделать сам, только бы Эдди его трахнул побыстрее.

Трент почти уверен, что завтра найдет на себе несколько синяков. Прикосновения будто прожигают кожу насквозь. Он стонет, подаваясь еще ближе, сдерживая безумное желание просто вжать того в себя совсем, чтобы между ними не оставалось ни миллиметра расстояния. Эдди что-то говорит. Трент практически не слышит. Трент охает и прогибает спину от скользнувшей до паха руки, и едва не вскрикивает.
А в какой-то момент — вскрикивает все равно, потому что Эдди делает все слишком правильно. С каждым разом — все правильнее. Даже несмотря на бесконечную фоновую трескотню.
Тренту это все не нравится. Ему кажется, что он влипает во что-то не то, сам радостно мчится этому не тому навстречу, потому что совершенно невозможно противостоять, когда настолько хорошо. Ему в принципе от такого хорошо быть не должно, если уж так. От того, что он дает себя трахать. От того, что кто-то догадался сам и не стремится сказать им, какие они неправильные — наоборот…
Он не может больше об этом думать, только жмурится и судорожно стонет снова и двигает бедрами, дергаясь еще теснее, дрожа всем телом от предвушения.
Ему настолько хорошо потом, что он ленится даже открыть глаза — только кладет руку на поясницу Эдди и пытается продышаться. И ловит себя на том, что ему нравится не только процесс. Что вот так, с Эдди, лежащим просто на нем, с Эдди, уткнувшимся ему в плечо, он бы хоть всю ночь спал, как бы противно ни стягивало кожу на животе.
Он убирает руку и открывает глаза, тоже рассматривает потолок. Незнакомый, ради разнообразия, еще не изученный до каждой трещинки за бессонные ночи потолок.
— Мне надо бы идти, — говорит тихо Трент.
Он не дергается вставать, это пока еще выше его сил. Только вздрагивает слегка от прикосновения, но не отстраняется. Смотрит на Эдди сквозь полуприкрытые веки.
Эдди аж светится. Трент сглатывает, внезапно не в силах еще и отвести взгляд. Внезапно слишком остро понимая, насколько Эдди красивый, когда улыбается.
— Я и так слишком задержался, кажется, — добавляет он чуть слышно.
Он все-таки делает слабую попытку сесть, встать, уйти домой и лежать там в одиночестве под ледяной простыней. Он не хочет. Это просто нужно. Он и так злоупотребил уже гостеприимством как минимум Меган. И Эдди…
Додумывать эту мысль он не хочет тоже.

Трент не успевает ни полноценно сесть, ни куда деться, только слабо морщится — и внезапно снова оказывается пришпиленным к кровати. И смотрит на Эдди снизу вверх широко раскрытыми глазами.
Сказать, что он офигевает — это не сказать ничего. Нет, Эдди всегда был тот еще наглец, но чтобы вот так…
Трент честно пытается разозлиться. С чего бы Эдди вообще его пытается у себя оставить? Еще и так нагло, будто у него вариантов нет? Он игрушка какая безвольная, что ли? Да какого хрена!
Только вот не получается разозлиться. Потому что сам хочет остаться. Потому что он слишком укатан. И потому что дома на самом деле паршиво, а с Эдди — тепло и почти как-то по-человечески. Не пусто. Не одиноко.
И насчет машины Эдди прав. Ну и что, что Трент даже банку пива не закончил. У него веки такие тяжелые, что влепится только в путь и без избытка бухла в организме. А "Додж" новый и кредитный. Нет уж, слишком много заебов, если и сваливать, то не на колесах.
— Я мог бы пешком. Не так тут и далеко, — озвучивает он и сглатывает, на секунду прикрывая глаза от проехавшейся до шеи руки. Мозгами ему от такого почти начинает хотеться повторения банкета. Внизу, правда, ничего не шевелится. Ему все-таки не семнадцать. Если не заснет еще минут десять — тогда еще может быть…
Трент сглатывает снова и лежит тихо-тихо, когда Эдди его. Ну. Обнимает. Обхватывает так, чтобы ему и не дернуться уже было. Что-то бурчит тоже про повторение. Нет, Трент определенно тоже заебался. Вернее, его заебали. Кхм.
— Ну если ты сможешь поднять, — упрямо говорит он, уверенный, что зевающий Эдди не воспримет это как руководство к действию, и бездумно накрывает его ладонь своей. — Мне в мастерскую с утра. Просплю — сам будешь Рентсу объяснять, хули я опоздал, ясно?
Он скашивает глаза на темную макушку у своего плеча и выдыхает. Вот, пожалуйста: в нем даже злобных ремарок не осталось, сплошная какая-то хрень. И не хочется, что самое главное, эти ремарки делать, они мимо мозга и блядская привычка. Эдди не то чтобы так уж часто заслуживает. Скажем, когда не тупит. Или когда так вот трогательно дышит ему куда-то в плечо.
Трент закрывает глаза.
Ну и что, что Эдди сексом из него веревки вьет. Все равно у него ни сил, ни желания продолжать выебываться.

Трент открывает глаза и не сразу понимает, где он вообще находится. И почему Эдди, мать его за ногу, его будит и куда-то тащит. И каким образом он вообще очутился с Эдди в одной постели?
А. Да.
— Слышу я, — сипло говорит Трент, садясь. В себя он приходит быстро. Трусы находит чуть дольше. Дольше всего — спорит с Эдди насчет душа, куда не хочет всовываться вдвоем, потому что это как-то пиздец. Они и так ночь в обнимку спали. Кажется.
В итоге, конечно, в душе они тоже оказываются вдвоем. Тренту что-то сомнительно, что они тем самым хоть как-то сэкономили воду.

***

Чашка кофе оказывается перед ним на столе вовремя: глаза у Трента все еще пытаются закрываться и после утренних упражнений, и потому что не выспался нормально.
Самим кофе Трент чуть не давится. А потом выхлебывает его в пару длинных глотков и встает.
— Я пиздец опаздываю, — резко говорит он.
Он не пиздец опаздывает, они нормально проснулись даже без будильника, но стыд поддавливает. Но не срываться же на Меган, так? Девушек обижать нельзя. Особенно когда они на удивление нормально относятся к тому, чтобы быть чьей-то бородой.

***

В доме у Трента темно, Трент даже шторы иногда не раздергивает ни в спальне, ни в гостиной. У него второй день из трех длинных выходных, который он после утреннего похода в зал собирается провести наедине с едой на вынос, телевизором и собственными мыслями. Компания — паршивая, но он никуда и никого не хочет, а по ящику очень удачно идет какой-то товарищеский баскетбольный матч между бостонскими "Кельтами" и другой командой, название которой Трент не уловил: включил-то не сначала. Не то чтобы его вообще настолько интересует баскетбол.
Он не слишком торопится идти открывать дверь. Потом думает, что вдруг ему приперли наконец заказанную китайщину?
Но нет. За дверью — Эдди, от широченной улыбки которого у Трента почти сводит зубы.
Но только почти.
Он почесывает обросший за третий день без бритвы подбородок.
— Ну раз ром, — пожимает он плечами и отходит, пропуская Эдди в дом.
Он забирает бутылку рома и идет в гостиную первым, достает стаканы, выставляя их на стол. Надо бы заказать еще китайщины, раз жрать он будет не один. Нет, нахрен, Эдди сам приперся без приглашения — сам пусть с тем, что будет жрать под ром, и разбирается.
Ну и что, что ром отличный.
Ну и что, что Трент на самом деле рад не только рому, но и Эдди с этой его широченной улыбкой и обещанием охуенных новостей.
— Так что случилось? — спрашивает упавший назад на диван Трент, разливая вскрытый ром по стаканам.
На экран он почти не косится. И так не особо ему интересный баскетбольный матч при наличии в доме Эдди становится совсем фоном.

Трент не обращает внимания на комментарий, только разваливается со стаканом в руке рядом с Эдди, сам не замечая, насколько близко умудряется развалиться.
Он делает глоток, прежде чем ответить. Ром слегка обжигает горло. Трент облизывает губы.
— Хорошо.
Новость действительно отличная, но он пока не знает, что с ней делать. По-хорошему — надо бы планировать визит к отцу. И побыстрее, потому что после суда ублюдка Меган могут определить куда угодно.
Трент не хочет навещать отца. И просить его ни о чем тем более не хочет. Он хочет сидеть дома и бессмысленно таращиться дальше в ящик. Можно с ромом. Да и с Эдди тоже можно.
— Должны китайщину привезти с минуты на минуту, — откликается Трент, невидящими немного глазами продолжая смотреть в экран.
Он доливает Эдди еще — и свое тоже приканчивает и доливает.
Китайщину действительно привозят через минуту; Трент приносит ее и бухает пакет на стол. Ему закусывать не хочется, уже нажрался пиццы. Если Эдди хочет — пускай развязывает и расставляет.
Он сам садится назад на диван, опять опасно близко, и нечаянно касается своим коленом чужого. От прикосновения не неуютно. Трент так и остается сидеть. Почемывает легонько подбородок и делает еще глоток, отставляет стакан.
— Видел, — слабо улыбается Трент. Возбужденность Эдди малость переходит и на него. Он смотрит глаза в  глаза, улыбается чуть шире, и думает совершенно не о баскетболе.
Чего он не ожидает — так это поцелуя. Нет, у Трента нет с ними проблем. Трент даже, в общем-то, любит целоваться; он чуть приоткрывает рот, когда язык Эдди касается его губ. Он просто никогда не лезет первым. Знает, что многие не любят. Он думал, что и Эдди не любил.
Эдди от него отскакивает как прокаженный. Трент проводит языком по губам, глядя на него… странно. Эдди, кажется, толкует его взгляд как-то не так. Это почти раздражает.
— Эй, эй. — Трент придвигается ближе и чуть сжимает колено Эдди. — Не дергайся. Нормально все. Окей? Я не против. Я даже за.
Чтобы доказать слова делом, он медленно наклоняется совсем близко, вторую руку кладя Эдди на загривок, и касается губ губами уже сам. Мягко, не напирая и без языка. Вдруг Эдди захочет вывернуться, мало ли.
Немного пугает Трента только одно: то, как отчаянно он надеется, что выворачиваться Эдди не захочет.

Трент шалеет. Эдди не то чтобы гений, когла речь заходит о поцелуях, и не то чтобы фантастически опытеый, но компенсирует это таким бешеным энтузиазмом, что на его неумение моментально становится наплевать. Тут бы воздух ртом не забывать хватать в редких перерывах.
Трент съезжает рукой с шеи Эдди по спине до самой поясницы, стонет Эдди в губы в ответ на прикосновение. Про баскетбол он забывает уже давно и прочно.
— Какой нахер баскетбол, — почти рычит он и дергает Эдди с дивана вверх и на себя, впиваясь в его губы очередным полузадыхающимся поцелуем. На диване он оставаться не желает. У него, блять, есть охренительная двухспальная кровать наверху, не воспользоваться ей будет ну просто пиздец стыдно.
Он отрывается только для того, чтобы судорожно, рвано втягивать воздух — и два раза для того, чтобы вытряхнуть Эдди из его футболки и освободиться от собственной. Кажется, они оставляют их где-то на лестнице. Тренту все равно. Для Трента все, кроме губ и языка Эдди, кроме вышибающих стоны прикосновений, кроме тепла чужого тела — все перестает существовать.
Он даже не вспоминает, что так и не выключил телевизор.
Трент подходит к кровати спиной вперед, но сам туда так не валится — вместо этого изворачивается и валит Эдди, падая уже на него. Перехватывает его руки своими и прижимает по обе стороны от головы, чуть приподнимается и смотрит. И ловит вот это: собственное рваное как черт знает что дыхание, саднящие от поцелуев губы, привкус рома, липнущие ко лбу от пота волосы, прижатое под ним чужое разгоряченное тело — и вообще Эдди. С припухшими губами, с невозможными серыми глазами, с тем, какой он живой и настоящий — настолько, что заражает этим даже Трента.
— Ты… пиздец хорош, — неровно выдыхает он Эдди на самое ухо и целует под ним, и в шею, и еще раз в шею, прикусывая слегка кожу, прежде чем снова переключиться на губы, пока его не перевернули на спину и не отобрали контроль.
Он ничего этого не заслуживает, если подумать. Он должен был вообще уже давно быть или на шесть футов под землей, или развеян пеплом над каким-нибудь полем или Бостонской бухтой.
Но это у него есть, и он не может отказаться. Даже если считает, что не заслуживает. Даже если уверен, что под землей было бы честнее. Рядом с живым и настоящим Эдди это все становится почти неважно.
Пока еще — почти.

Трент оказывается на спине, Трент смотрит уже снизу вверх, пытаясь продышаться в момент нечаянной передышки. Смотрит на Эдди, сглатывает, слыша свое имя, облизывает собственные губы.
Он не хочет ничего отвечать, не хочет вообще разговаривать и пиздец как хочет, чтобы Эдди заткнулся и уже чем-нибудь занялся. И Эдди занимается — так, что Тренту уже от одних прикосновений и поцелуев хочется не то просто орать, не то требовать уже большего и побыстрее. Прелюдия хороша в меру, в конце концов.
Эдди внезапно дает ему больше, чем он думал.
Трент зажмуривается и загребает в кулак простыню, чтобы не вцепиться так в чужие волосы. Ему и так приходится держать себя в ежовых рукавицах, чтобы не начать двигаться навстречу, как бы ни хотелось. Это все похоже на изощренную пытку, которая, кажется, тянется вечно и обрывается слишком неожиданно.
Он приоткрывает глаза и мутно смотрит, как Эдди скатывается с кровати, приподнимается на локтях. Сам расставляет ноги еще шире. Слегка прихватывает зубами верхнюю губу Эдди в ответ на поцелуй — и судорожно, длинно охает, откидывая голову назад, когда тот таки пристраивается. Ему все еще бывает неприятно. Недолго: Эдди быстро выбивает из него все, кроме чистого, пиздец пронзительного удовольствия. Трент в какой-то момент прикусывает свой кулак, чтобы не орать; потом тянет Эдди на себя, чтобы и ему, и себе заткнуть рот поцелуем. Он даже пытается сам поиграть языком с языком, но из-за рвущихся наружу стонов — не выходит.
Эдди слишком хорош. Если б еще молчал, когла бы трахал. К счастью, когда он целуется, он почти молчит. К несчастью, не так уж часто он и целуется.
— Блять, да… — выдыхает Трент и косится вдоль тела, дергается, пытаясь насадиться еще сильнее. — Не церемонься.
Ему кажется, что еще чуть-чуть — и он просто отключится от передоза кайфа. Может, он в итоге и отключается на пару секунд. Он не понимает. Он понимает только, что в ближайшую вечность не хочет никуда идти — и чтобы Эдди не шел тоже.
Трент тянется и легко-легко касается уголка его губ губами, прежде чем совсем откинуться на подушки и попытаться заново научиться дышать.
Еще он понимает, что ему таки нужен, мать его, кляп. Молчать, когда так трахают, он органически не в состоянии.

Трент чуть двигает головой, как бы подставляясь под движение Эдди. Он совершенно этого не замечает. И против поцелуя он тоже ничего не имеет, пускай губы и саднят как проклятые.
Он неловко смотрит снизу вверх, вдруг понимая, что у него ни с кем такого не было. Даже с его первым как-бы-парнем в колледже. С Куртом — тем более…
Трент выдыхает. Он не хочет ни про что это думать. И на Эдди беситься не хочет, но оно само собой получается. Даром что Эдди ничерта не виноват в том, что у Трента мысли такие бродят.
— Может, мне еще и промежность побрить? — интересуется он, поднимая брови. — Не церемониться со мной только в постели надо, Эдди, если ты не понял вдруг.
Бриться он не хочет. Он вообще ничего, кажется, не хочет — ни в душ смыть с себя пот и не только, ни вниз выключить наконец ящик. Еще он не хочет, чтобы Эдди уходил. В темной спальне с кем-то лучше, чем в одиночку, даже если этот кто-то наглеет.
Если Тренту кляп нужен на секс, то Эдди он просто нужен.
Трент накрывает лежащую у него на шее руку своей, отводит взгляд. Он знает, что несправедлив, лучше многих других знает. Он не может перестать. Почти всех это отталкивало, и Трента это устраивало. А Эдди… Эдди до сих пор здесь и до кучи еще и нежничает с ним после секса. Трент не понимает, почему.
И, к удивлению своему, не хочет, чтобы это кончалось. Пускай он и не заслуживает.
Трент убирает руку Эдди со своей шеи только для того, чтобы поднести ее к лицу и коснуться губами. Он немедленно ее отпускает, смутившись жеста, и косится на Эдди волком, мол, только скажи что.
— Я буду спать, — объявляет он наконец и устраивает руки на животе. Ему ужасно хочется перевернуться на бок, открыть Эдди спину, может, даже спать так, чтобы Эдди его обнимал. Он не рискует. Спину ему почему-то куда сложнее подставить, чем задницу. Он понятия не имеет, почему.
— Я спать, — объявляет он. — Ты как хочешь. Но предупреждаю: станет от тебя жарко — спихну нахрен на пол.
Он ерзает, устраиваясь поудобнее. Косится на Эдди. И все-таки не решается, так и остается лежать на животе, только закрывает глаза.
В сон он, кажется, проваливается моментально.

***

Трент мечется по постели, бормоча что-то себе под нос.
Ему часто снятся сны, но все они заканчиваются одинаково: ледяным песком ночной афганской пустыни, который проникал буквально везде и мерзко хрустел в обуви, вспышками, автоматными очередями, криками, кровью на руках практически по локоть. Остекленевшими глазами хорошего мальчика Курта. Звоном в ушах, попыткой встать после улета в ближайшую стену и недоверчивым прикосновением к расползающемуся по экипировке алому пятну.
Трент распахивает глаза и резко садится, цепляясь за бок поверх татуировки, силясь вдохнуть. Перед глазами все еще цветные пятна. Темная кровь на форме, белые лица убитых товарищей, чумазые — ебаных арабов, яркие светлые вспышки перестрелки.
Трент смотрит на простыни и пытается на них сконцентрироваться. Простыня цветная. На базе таких не было. И мужика в его постели на базе тоже быть не могло как класса, пусть в какой-то момент и стало нахуй можно.
Он — не на базе. Ему опять снился кошмар, сейчас все это уже в прошлом: и ублюдки-талибы, положившие несколько отличных парней, и похороны этих самых парней, и его лечение, и служба в целом.
Он дышит, внимательно считая вдохи и выдохи, стирает с лица пот ладонью и тыкается лбом в подобранные к груди колени.
Он знает, что больше не уснет, даже если очень постарается.

Трент считает вдохи и выдохи, пытается делать между ними паузы по четыре секунды, не торопиться, концентрироваться на ощущениях от вдохов, а не на ошметках прошлого, что настойчиво вертелись перед закрытыми глазами.
От прикосновения он вздрагивает, поднимает голову. Вздрагивает еще раз: приподнявшийся на локте парень слишком похож на хорошего мальчика Курта. Такой же невысокий и темноволосый.
Трент смаргивает, смотрит на него снова. Заставляет себя вспомнить. Хороший мальчик Курт давно в могиле, а это — Эдди, мать его, Рентон, который его укатал вчера до седьмого пота. Ему просто приснился паршивый кошмар.
Кошмар, который казался более реальным, чем вся эта комната и Эдди под боком. Трент провожает его взглядом, проходится снова рукой по лицу, откровенно дергается, когда тот влетает назад. Ему снова приходится себе напомнить, что он дома и что никто не пытается его убить. Наоборот. Эдди, кажется, что-то говорил про воду. Вот и кружку принес.
Трент забирает ее из его рук обеими своими, выхлебывает все в один присест, что-то, конечно, проливая. Облизывает пересохшие губы, вручает кружку Эдди назад.
Реальность внутри него понемногу вступает в свои права, вытесняет прошлое туда, где ему и место. Больше нет всполохов войны перед глазами. Больше никто мертвый на месте Эдди не глючится. Трент почти не уверен, что последнее — так уж хорошо: в глазах у Эдди столько паники, что ему становится тошно от самого себя. Перепугал подпеска. Моодец, блять. Просто умница.
— Мне снятся кошмары иногда, — полуогрызается вместо приличного объяснения Трент и валится назад на спину. Он не собирается больше ничего про это говорить. Снятся и снятся. Это не дело Эдди в любом случае. А винить за ситуацию Трент все равно может только себя.
Нельзя ему вот так впускать в свою жизнь людей. Нельзя. Странно, что этого, с кошмарами, раньше не случилось. И слава богу, что его больше панческими атаками не бьет, как было в военном госпитале.
Он поднимает голову и смотрит на Эдди, но сказать "спасибо" язык у него почему-то совершенно не поворачивается.
— Ложись уже, — говорит он вместо этого и складывает руки на животе.
Мешать Эдди спать Трент не собирается. Он просто полежит, подождет, пока тот уснет, а потом уже пойдет вниз жрать остывшую китайщину и тупить в телевизор. Нет, он попытается, конечно, отрубиться и сам, надежда умирает последней и все такое. Знает только, что это бесполезно, раз даже спасавший вроде как раньше трах с Эдди больше не помогает. Наверное, он привык. К хорошему, как говорится…
Трент стискивает зубы. Нельзя ему привыкать, не только из-за кошмаров нельзя. Но и прогонять сейчас Эдди он не будет. Не может. Не хочет.
Он понятия не имеет, почему.

Трент смотрит на него и кивает:
— Окей.
Он не захочет. Максимум, чего он захочет — это понять, почему Эдди с ним остается. Да, они трахаются, причем так, что Трента не тянет ни на кого еще; да, он не хочет, чтобы Эдди уходил. Он только не понимает, зачем Эдди это все. Зачем носить ему воду, обещать выслушивать, накрывать его руку своей. Трент выдыхает, приоткрыв рот, и таращится в потолок.
Он не понимает.
Он не уверен, что хочет понять. Ему тепло и в кой-то веки почти не одиноко, и Трент даже закрывает глаза, чтобы попытаться тоже уснуть.
Когда ге-то с час спустя он встает, он делает это со всей возможной аккуратностью, чтобы ненароком не разбудить Эдди, и очень мягко прикрывает за собой дверь.

***

Это в итоге превращается в странную августовскую привычку: Эдди приходит к нему просто так, ломая все его невероятно важные планы на вечер вроде похода в бар выпить или чтения новой книги, и остается на ночь, а Трент подскакивает с утра пораньше и бездумно делает завтрак и кофе на двоих. В ледяном поту он при Эдди просыпается еще раз-другой. Без Эдди — чаще. Без Эдди крепче и желание не бриться, но Трент старается ему больше не поддаваться. Ему почему-то кажется, что это невероятно важно. Он сам не знает, почему.

***

Очередной рекрутер советует ему сходить к гражданскому психиатру и получить освидетельствование сначала у него. Трент вежливо прощается. На улице он сшибает ногой деревянную сэндвич-доску с рекламой, пока никто не видит.

***

Мама помогает Тренту организовать визит к отцу. Он не хочет раньше сентября. Для того, чтобы просить одного человека убить другого, нужно набраться смелости, особенно когда первый — отец, разговаривать с которым нет желания в принципе уже много лет.
Но — надо.
— Хорошие новости! — сообщает ему мама по телефону. — Восьмого числа в обед. Я специально просила, мне пошли навстречу…
Трент хочет разбить телефон обо что-нибудь. Его останавливает только понимание, что на новый не будет денег. Он, бледно распрощавшись с матерью, сует его назад в карман и возвращается в гараж. Работа никуда не денется.
Телефон в кармане орет "Металликой" снова. Трент ругается и стягивает едва надетые перчатки.
— Что еще, ма? — почти рычит он и подбирается, слыша рыдания.
Это оказывается не ма. Это сестра. Живущая с ней тупая тварь, по ошибке зовущаяся человеком, возымела что-то против кота, которого сестра притащила с работы.
— Трентон, пожалуйста! Он его убьет! И меня убьет! — ревет сестра, захлебываясь, в трубку. Трент выдыхает.
— Жди.
Рентс отпускает его без вопросов, стоиит ему сказать про семейные проблемы. Трент уверен, что еще вернется сегодня в гараж.

***

Трент не возвращается в гараж — только к себе домой. У Трента сбиты к чертям костяшки, кровит рассеченная скула и расцарапаны руки. Трент сидит на корточках с горстью кошачьего корма в руке и чувствует себя кромешным дебилом.
— Кис-кис-кис… — зовет он и заглядывает под кровать.
У кота нет ни имени, ни шерсти на большинстве его кошачьей туши, потому что он выбрит до кожи. Стоило Тренту выпустить его из переноски, в которую кот впихивался с боем, как тот с истошным мявом взлетел вверх по лестнице и спрятался наверху. Под кроватью.
Трент видит два сверкающих глаза и, выдохнув, поднимается.
— Ну как хочешь, блять.
Он оставляет дверь спальни открытой, ссыпает корм в какую-то плошку, еще в одну наливает воды. Сестра после того, как он вырубил ее этого сучару Пита и впихнул кота в переноску, выдала ему пакет корма, пакет наполнителя и туалет. Мол, на первое время. Потому что девать кота было больше некуда, а выбросить несчастное животное на улицу или, того хуже, в залив в мешке с камнями Трент позволить не мог.
— Рентс, слушай, я не смогу сегодня назад. Я потом отработаю. Да, все в порядке. Спасибо.

***

Кот выходит из-под кровати вечером. Спускается, жрет, потом, кажется, находит свой туалет и ссыт тоже. Потом запрыгивает в кресло и сидит. Трент наблюдает за ним вполглаза, но не может не признать, что кот оказывается интереснее постмодернистской мути, которую ему подсунула другая сестра на почитать.
Когда в дверь звонят, он откладывает муть без всякого сожаления.
На пороге, конечно, Эдди.
— Ключи тебе, что ли, запасные выдать, — говорит ему Трент вместо приветствия, вздергивая брови. — Заебало дергаться тебе открывать, знаешь ли.
Он слегка отходит, пропуская Эдди внутрь, и двигает ногой в сторону переноску, которую так и не убрал.
— Рентс подослал узнать, что у меня случилось, или ты сам? — как бы между делом спрашивает он.
Не то чтобы его сильно интересовало. Эдди он был рад в любом случае.
Даже, наверное, больше рад, чем готов был себе признаться.

Трент отводит глаза, но подбородок не отдергивает — только сглатывает и проводит языком по пересохшим губам. Ему не нравится вот это. Он даже матери так себя с ним вести старается не позволять.
Дернуться все равно выше его сил.
Трент отходит на полшага, когда его отпускают, проводит рукой по подбородку.
— Да некогда было, — говорит он. — Мне сестра позвонила — я и дернулся.
Он идет до зоны гостиной, кивая. Кинчик — это неплохая идея, чтобы зажевать тайское. Трент не большой фанат тайского, он или китайщину предпочитает, или мексиканскую. Но, в общем-то, против тайского тоже ничего не имеет. Особенно в хорошей компании.
Он только у самого дивана замечает, что Эдди за ним не идет. Оборачивается, прослеживает за тем, куда Эдди указывает — ну да, на кота. Который в кресле уже стоит, а не сидит.
Трент вздергивает брови.
— Это кот. Он не лысый, он побритый. Обрастет потом, пушной будет, сука. У тебя что, аллергия? Эй.
Ему не нравится, как Эдди дергается от кота. Он шагает к тому ближе, вроде как даже берет за руку, но вместо этого съезжает ладонью по тыльной стороне и отбирает пакет с тайским.
— Не дергайся, — говорит он, заглядывая Эдди в глаза. — Сестра из-за него и позвонила. Она в ветеринарке работает, приперла этого вот. На передержку типа. А ее сраный бойфренд взбесился и его чуть ли не топить собрался. Ну звонит она мне, я приезжаю — у этой фингал, племяшка ревет, кот орет как резаный. Еле вырубил урода. Сестра оттаскивала еще потом, а то я б ему нахуй шею сломал, уроду такому… А кота — ну, я пока взял. Хули делать еще, когда ребенок рядом ревет и просит не бросать?
Трент хмурится, проезжается свободной рукой по загривку и дергается назад к дивану — и чуть не спотыкается об бритое. Кот таращится большими кошачьими глазами.
— Да ебаный ж ты нахуй! Когда ты тут оказаться успел! — рычит на него Трент.
Кот обходит его кругом и трется об ноги, начиная мурчать. Трент замирает на пару секунд, а потом идет наконец к дивану, раздраженно печатая шаг. Тайское он швыряет на столик, даже близко не озаботившись тем, чтобы распаковать. Разваливается, скрещивает руки на груди, раздраженно косится в сторону Эдди.
Кот ходит вокруг ног Эдди. Пытается тереться и мурчит еще громче, чем прежде.

Трент все смотрит. И недоумевает.
— Да это всего лишь кот же… Иисусе, — закатывает он глаза и дергается с дивана назад к Эдди.
Лицо Эдди он аккуратно берет ладонями.
— Смотри сюда. Это просто кот. Я серьезно. Не дергайся. Пойдем.
Он утягивает Эдди на диван, глядя под ноги, чтобы не сшибить кота, садится сам и решительно сажает Эдди рядом, притискивая его к себе за пояс. Поддавшись странному порыву, коротко целует Эдди в шею.
— Утихомирься. Я все равно его пристраивать буду. Не подписывался я, блин, на кота. — Он касается губами затылка Эдди, а потом тянется чуть ли не через него за валяющимся на другом конце дивана пультом.
Кот сидит там и смотрит большими кошачьими глазами. Трент смотрит в ответ.
— Иди отсюда пожри, — говорит он коту и ненавязчиво съезжает рукой, которой обнимает Эдди, ниже, немного залезает пальцами за пояс джинс.
Эдди, конечно, тот еще придурок, что стремается кота, но Трент ему должен. За то, что он не съеб подальше от первого же приснившегося Тренту кошмара, например. Да и, в общем-то, он мог придумать занятия много хуже, чем полулежать с Эдди на диване и пытаться Эдди же отвлекать.
Хотя ситуация — все равно охренеть смешная.
— Хули тебе лысые коты-то в детстве сделали? — спрашивает Трент. — Я б еще понял, если б змея какая. А этот же не лысый даже до конца. Морда ж пушистая. И кончики лап. И хвост. Меня, значит, дергаешь бриться и не стремаешься, а кота — ни-ни? Вот как обкорнаюсь под корень…
Он усмехается. Стричься в планы Трента на ближайшие пару недель в принципе не входит, ему нравится, как он обрастает, и деньги не очень есть. Но не поддеть он не может. Это просто физически невозможно — в такой ситуации не поддеть.
Он вздрагивает, когда в свободную руку ему что-то тычется, и обнаруживает, что это кот. Пытается пролезть под рукой на колени и мурчит. Трент лениво спихивает его на пол. Он садится перед ними и таращится — снова почему-то на Эдди.
Трент залезает под пояс джинс Эдди сильнее, поддевает пальцами резинку его трусов.
— О, кстати, о детских травмах. — Он стремительно мрачнеет и даже порывается, кажется, убрать руку. — Я еду в федеральную восьмого. Рэду одобрили свидание.

Трент не знает, что ответить. Мыслишка, с одной стороны, отличная: один он ехать не хочет, а Эдди он где-то как-то даже доверяет. Эдди никому не рассказал про кошмары, не пытается накапать на мозги и очень уютно теплый. Трента смущает только рука в волосах, но, черт возьми, ему приятно. Он почти хочет выгнуть шею, подставляясь под поглаживания. Как, ну да, кот.
У Эдди красивые глаза. Трент смотрит. Приоткрывает губы, сам не понимая, отвечать будет или тянуться за поцелуем…
В итоге он тихо матерится сквозь зубы и еле давит желание уцепить Эдди и посильнее встряхнуть. Глядишь, мозги на место бы встали.
— Да что у тебя за проблема? — спрашивает он раздраженно и совсем убирает руку из штанов Эдди. Чуть слышно чертвхается себе под нос, задев ранки на костяшках, и добавляет: — Нравишься ты ему, блин, вот и смотрит. Понюхать хочет, небось.
В живности Трент разбирался мало, но сестра устроила ему крэш-курс по обращению с котом. Обещала клятвенно со всем помогать и даже покупать корм, пока зверь не пристроится… то есть как минимум до тех пор, пока не отрастет шерсть. Иллюзий Трент не строит. Бритого взрослого кота себе только какой-нибудь полный извращенец возьмет. Или тот, у кого на поясе висит племяшка и рыдает.
— Кот здесь будет какое-то время. Привыкай, — резко говорит он и отстраняется. Дотягивается до пакета с тайским фастфудом на столике, распаковывает наконец еду.
Желание встряхнуть Эдди как следует не утихает. Трент даже рассматривает вариант поднять кота на колени. Не к себе — к Эдди. И заставить, да, так сидеть и привыкать. Ну а хрен ли вообще? Кот есть кот. Ну бритый, да. Ну с кем не бывает. Трент в армии тоже ге особо с гривой был, это сейчас все нарасти успело.
И говниться из-за отношения Эдди к коту лучше, чем говорить про визит в федеральную тюрьму.
— Я могу водки поставить, — говорит Трент, не поворачиваясь к Эдди, — если тебя настолько выносит.
Ему приходится буквально прикусить себя легонько за язык, чтобы не сказать, какой это пиздец — так переебываться из-за кота. Это слишком. Если учитывать, что Трент собирается сказать дальше. И если не забывать о том, что он хотел бы трахнуться в какой-то момент вечера, чтобы перестать думать и о федеральной, и о дуре-сестре с этим уже ее выблядком.
— И мне не нужна группа поддержки восьмого. — Трент заставляет себя посмотреиь на Эдди и вздергивает брови. — Но наебениться в дровища я после собираюсь, так что будешь моим водителем на день. Вариантов у тебя нет, ты мне должен.
Он поворачивается назад к тайской еде, не обращая внимания на кота, который запрыгивает рядом с тарелками на стол и принюхивается к пакету.
Группа поддержки Тренту позарез нужна, но он в жизни не скажет этого вслух.

Трент в оживший экран не смотрит даже. Ему похуй, что там идет, его слишком напрягает вся эта ситуация. Что у Эдди за блядская паника? И схерали он из-за кота дергается больше, чем из-за той же Меган?
— Никто тебя и не просит при коте, бля, — огрызается он, разворачивая тайское дальше.
Больно надо как будто. У Трента с ебарями проблем нет, достаточно обновить профиль на Grindr или тупо скататься до клуба не в Дорчестере. Можно еще СМСнуть Дэну, вдруг откликнется. Ну и что, что ебарь тогда будет не Дэн? Трент свой кайф все равно получит.
Хоть и не такой.
Хоть и желания это все проделывать, пока под боком имеется теплый и живой Эдди, у него нет от слова "совсем".
Он откидывается на спинку дивана, мрачно смотрит на кота.
— Полезешь к еде, — говорит он коту, — получишь по носу.
Кот не лезет к еде, кот идет к краю стола и тянет лапу. Трент качает головой, косо и исподлобья смотрит на оказавшуюся у него на колене чужую руку.
Куда деть собственные, он, ошалевший напрочь от напора, умудряется сообразить не сразу: его хватает поначалу только на то, чтобы приоткрыть рот. Потом он все же проезжается ладонями по бокам Эдди, влезает ими ему под футболку и проглаживает спину.
Он почти хватает ртом воздух, когда отстраняется, и смотрит Эдди в глаза. И внезапно — очень отчетливо понимает, что кот на них со стола так и таращится. Большими такими кошачьими глазищами.
Трента не высаживает, но ждать, пока высадит Эдди, он пиздец не готов. Поэтому тянет его ближе, наклоняется — так, чтобы губами практически касаться губ.
— Хочешь взять хавчик и наверх? — хрипловато интересуется Трент. — Дверь закроем. Лысого оставим тут…
Он чуть прихватывает нижнюю губу Эдди зубами.
Будь его воля — он бы остался внизу, ему нахер никуда уже не хочется. И еда, и фон, и диван, и Эдди — что надо-то еще? Вот и да, ничего. Ему на кота глубоко похуй. Но раз Эдди не похуй, то хули-то делать? Не в ванной же теперь тварь запирать только потому, что у Эдди от ее присутствия в доме с какого-то перепуга жопа подгорает, в самом деле.

Трент вздрагивает от оказавшихся за резинкой его трусов пальцем, но старается не отводить глаза и даже не моргать. Даже на поцелуй он подается вперед мягко-мягко, уже без попыток прикусить, впитывая момент. Из головы моментально вылетает все: и еда, и планы на кино, и даже шуршащий периодически пакетом кот. Внезапно значение имеет только Эдди. То, что Эдди с ним и рядом. То, что они вот так сидят и даже, в общем-то, не торопятся в постель, хотя дыхание у Трента уже успевает малость потяжелеть.
На секунду его это пугает. Он в жизни, кажется, такой херни не испытывал. Еще несколько недель назад он бы вообще не стал возиться с проблемами Эдди с котами. А тут — поди ж ты.
Он все равно бесится, когда Эдди опять отвлекается на несчастную бритую тварь.
— Забей уже, блять, — почти рычит Трент и уже без всяких рассусоливаний вжимает Эдди в себя, целуя его так яростно, будто завтра никогда не наступит.
Он тащит Эдди наверх, почти жалея, что спальня находится аж на втором этаже и что из-за кота им не остаться на диване. В спальне — ни телевизора, ни даже монитора; если они потом захотят что-то посмотреть…
Он не понимает, зачем вообще об этом думает. Спать вместе, именно спать, а не трахаться — и то странно. Валяться после секса на диване и что-то смотреть — еще более странно.
Трент не хочет об этом думать, так что целует Эдди еще яростнее и вжимает в себя еще теснее, и заваливает на кровать, оказываясь сверху. Сконцентрироваться на Эдди оказывается проще простого, особенно когда он — вот такой. Разгоряченный. Красивый как дьявол. С бледными веснушками аж на ушах, которые Трент раньше как-то не замечал.
Он чуть приподнимается и тратит целую секунду, чтобы просто порассматривать.
— Ты… — Он наклоняется совсем низко, почти касаясь носом носа. — Ох, я хочу тебя. Прямо. Сейчас.
И переворачивается сам, дергая Эдди на себя, проскальзывая руками по его спине до его отличной подтянутой задницы.
Кровь в ушах шумит так, что негромкое "мяу" от так и не запертой двери Трент просто не слышит.

Трент хочет его придушить. Не кота, конечно, а Эдди. Как вариант — можно еще себя за то, что в пылу забыл запереть дверь.
— Меня, блять, ты выносишь больше, — огрызается он и резко поднимается с кровати. Он все еще не понимает проблему Эдди, но охренеть как понимает, что если не выставит подевавшегося куда-то кота, то секса ему не видать как своих ушей. Это — проблема. Он уже, блять, настроился.
Трент подходит к углу, где кот сидит рядом со сброшенной с себя футболкой. Притормаживает, а пооом стремительно хватает дернувшегося в сторону кота за бока под передними лапами и поднимает.
Кот свисает лысой сосискрй. Трент смотрит на него и не понимает, как с ним можно иметь проблемы. Ну, лысый, да. Ну и что. Люди тоже лысые бывают.
Он выносит кота в коридор, сажает на пол и захлопывает дверь. Мяуканье кота слабо слышно даже сквозь нее. Трент поджимает губы и возвращается к кровати, встает над ней, скрещивая руки на груди. На Эдди он смотрит, чуть сощурившись.
— Перестань вести себя как баба, — говорит он. — Кот здесь будет какое-то время, я сказал же уже! Не хватало еще плясать вокруг тебя каждый раз вот так, бля!
Он сдерживает себя, не орет, но это все правда выбешивает его до зубовного скрежета. Что за херня? Он, пока кота ловил и носил, успел выдохнуть, и в штанах перестало быть тесно, и, блять, из-за присутствия кота в комнате его не обламывали еще никогда.
Вот поэтому ему и лучше одному. Ни на кого можно не рассчитывать. Можно спокойно припереть домой кота и не дергаться, что он намечающийся секс своим присутствием попортит.
— Знаешь, что? Нахуй. — Трент опускает руки, передергивает плечами, больше на Эдди не глядя, и делает шаг в сторону закрытой двери. — Пойду сожру лучше что-нибудь.
Домашнего подпеска заводить ему тоже не надо было. В ответе за этот прирученный пиздец быть Трент не хочет и не собирается. И так уже в его присутствии ведет себя как последний идиот. Сраные завтраки на двоих готовит. Вписывается разбираться с ублюдками, бьющими чужих сестер. От кота все того же блядского пытается отвлекать…
В следующий раз он будет умнее. В следующий раз — тупо не подпустит, как бы ни был хорош секс.
Следующего раза просто не будет, потому что таких идиотов, как Эдди, больше просто нет.

Трент застывает, глядя на Эдди, и, кажется, пытается заново научиться дышать; вдохнуть у него получается не сразу.
Трент не ожидал… такого. Эдди — подпесок и неувязок, но Эдди всегда пропускал его херню мимо ушей или отвечал на нее. Но никогда — вот так. Это вот так хуже ведра ледяной воды, вылитого за шиворот, хуже ночевок по уши в песке и длинных переходов по не очень приспособленной к тому местности.
Чуть ли не хуже ебаных талибов.
Трент не хочет, чтобы Эдди уходил. Это, блять, страшно. Не сам факт и не то даже, что он не хочет, чтобы в туман сваливал бро с привилегиями, а то, с как это неделание сильно. Трент уже честно не думал, что может чего-то так сильно и явно хотеть, чтобы это даже в теле отзывалось. У него от одной мысли, что Эдди сейчас съебет, пррсыпается желание курить и дрожат пальцы.
Трент принимает решение. Он шагает и перехватывает Эдди за запястье.
— Стой.
Он не может попросить прощения: язык не поворачивается, мысли не складываются в слова. Мыслей вообще почти нет, есть только кристально ясное и пугающее как пиздец понимание, что Эдди нельзя отпускать. Просто — нельзя. Просто — охуел он совсем так возбухать.
Трент дергает Эдди назад к кровати, давит ему на плечо, сажая его на ее край. Сам опускается перед ним на колени. Чуть слышно шипит, когда прищемляет молнией чужих джинс плохо слушающийся палец. Тянет с Эдди и джинсы, и трусы до самых щиколоток, едва справляется с застежкой.
Трент не может пообещать, что больше не будет звать Эдди бабой. Не может даже извиниться словами через рот. Но ртом он может кое-что другое — пусть и терпеть не может делать минеты сам.
Эдди внезапно стоит даже такого. Это — пиздец. Адский ебаный.
Трент вдыхает и выдыхает, ловит взгляд Энди и, не разрывая в первые секунды зрительного контакта, осторожно наклоняется и проводит языком. И еще, и еще — и только потом берет совсем в рот.
Сердце у него ебашит как безумное.

Трент работает ртом так старательно, как только может, и не торопится. На секунду замирает от руки в волосах, напрягается, но заставляет себя продолжать. На самом деле и заставлять не то чтобы нужно: Тренту неожиданно не противно. И определенно нравится то, как реагирует Эдди.
Как Эдди стонет.
Трент не успевает перестроиться, только выпрямляет шею, облизывает губы — и внезапно оказывается втянут в поцелуй. Воздуха не хватает, легкие пытаются разорваться, но Трент отстраняться первый и не думает. Это выше его сил.
Он кое-как, не глядя и на ощупь, сдергивает с себя джинсы вместе с бельем, обхватывает Эдди за пояс и дергает вплотную, чтобы завалить на себя.
Тренту пиздец не терпится. Он хочет Эдди прямо здесь и сейчас — и не хочет лезть ни до какой кровати. Он хочет этого проклятого единения, хочет, чтобы Эдди из него выбивал стоны и признания, которые сам себе даже сделать не готов.
Он стонет сквозь стиснутые зубы и пытается подмахивать, пускай и не очень удобно, и, кажется, пару раз даже бормочет имя Эдди. Он не может сказать точно: все немного в тумане.
Ему так хорошо, что почти плохо. Ему так паршиво, что практически хорошо. Он не знает, что из этого правдивей. Но когда он заглядывает Эдди в глаза, он понимает.
Он, похоже, влюбился.
Он, похоже, пиздец попал.
Трент выгибается и вскрикивает, и пытается только не ляпнуть то, что вертится у него на языке. Нет, нельзя. Нельзя ни в коем случае. Ни говорить, ни так привязываться.
Ничего нельзя.
Трент накрывает глаза ладонью и пытается перевести дыхание и не думать, ни в конм случае не думать о том, что они, кажется, только что еще и кончили одновременно.
— Ты все равно придурок, — глухо заявляет он и морщится, проходясь языком по зубам, вытаскивает изо рта мелкий темный волос. — Блять. Вот не проси даже повторения. И вообще я тебе сколько раз говорил заткнуться? Еще раз такое будет — и трахать тебя буду я, бля.
Он смотрит на Эдли снизу вверх без улыбки. Внутренности у Трента при одном взгляде на него как-то странно и нехорошо подворачиваются, и это пиздец. Еще больший даже, чем желание признаться в любви посреди секса.
Вот ему как будто и без этого проблем не хватало.